Сотник. Часть 1-2 - Страница 97

Заявились к князю Всеволоду некие люди. Первым делом порадовали тем, что княгиня с детьми живы и здоровы, а потом завели разговор о других вещах. Напомнили, что сам Всеволод по матери внук Володислава I, великого князя Польского, что отца его стараниями Мономаха лишили удела, и умер тот в ссылке, что женил Мономах Всеволода на своей дочери Агафье чуть ли не насильно, а в приданое дал малый городок на Замковой горе над Неманом, на границе с ятвягами, да и в том городке и окрестностях Всеволод, волей Мономаха, правит не самостоятельно, а совместно с женой.

В общем, поиграли на самолюбии Всеволода, как на гуслях — знали за какие струны подергать — не за что князю Городненскому Мономашичей любить, а вот если…

Мишка чуть не застонал вслух, настолько банальной вся эта история выглядела на фоне «лихих девяностых» ТАМ. Ну, разве что, всякими средневеково-династическими прибамбасами обвешана. Егор же, слушавший более внимательно (или просто будучи более адекватным реалиям двенадцатого века), зацепился за несоответствие — а откуда Гоголю все эти подробности известны?

Тут-то и выяснилось, что до недавнего времени никаким ближником боярин Гоголь у князя Городненского не был (то-то Мишка удивлялся: с чего это Всеволод приблизил к себе столь истеричного типа?). Сблизила князя и боярина общая беда — вместе с княгиней Агафьей тати украли и сенную боярыню Соломонию — жену Гоголя, которую тот любил до безумия. Женаты они были меньше года, а незадолго до похищения Соломония намекнула мужу о возможном прибавлении семейства.

Такой страсти к жене, как Василий Гоголь, Всеволод Давыдович Городненский не питал (что, в общем-то, нормально для династического брака), но вот детишек своих обожал, и когда узнал, что боярыня Соломония непраздна, проникся сочувствием к горю боярина Василия. Так вот и вышло, что на какой-то краткий срок этот «утконос» был приближен к князю и, волей-неволей, посвящен в тайны, доступные далеко не каждому.

Егор, когда услышал это разъяснение, только молча переглянулся с Мишкой — понятно, мол, почему Авдей Солома так относится к Гоголю — покрикивает и смотрит свысока? Мишка так же молча кивнул — ясно, что настоящий княжий ближник — боярин Солома и, прощая князю его слабость, Гоголя презирает за слабохарактерность, считая того фигурой подле Всеволода случайной и временной. Ратнинский десятник уже, было, собрался продолжить допрос, благо речи из боярина Василия лились как вода из дырявой посудины, но тут «зацепился» уже Мишка — очень уж захотелось ему узнать побольше о боярине Соломе.

Всего несколько вопросов и стало ясно: Авдей Солома не столько князя Всеволода ближник, сколько княгини Агафьи, а точнее сказать — человек великого князя Мстислава Владимировича. Часть Городненской дружины, оказывается, была прислана из Киева, в дополнение к приданому Агафьи Владимировны, и постоянно пополнялась киевскими воинами, для компенсации потерь в пограничных стычках с ятвягами. Вот так, восемь лет назад, и появился в Городно боярин Авдей Солома. Служил честно, воевал умно и храбро, сумел заслужить благорасположение князя Городненского, но… Как только пришла весть о смерти Владимира Мономаха, соблюдая вежество, испросил разрешения Всеволода Давыдовича и уехал в Киев. Обратно боярин Авдей вернулся с грамотами наследника Мономаха — великого князя Киевского Мстислава Владимировича, причем грамот было две — одна для Всеволода, другая для Агафьи. А дальше повел дела так, что стало ясно: Авдей Солома не просто сотник Городненской дружины, но еще и глаза (а возможно и длань) Киева в Городно — не то, чтобы Мстислав Киевский не доверял сестре Агафье, но мужской догляд за пограничной крепостью излишним не посчитал.

Снова пришло время переглядываться Мишке с Егором. Боярин, действительно имеющий право принимать решения (да к тому ж доверенный человек великого князя), валялся крепко избитый в сарае с пленными, а разговаривать приходилось с пустышкой, никакого влияния на городненские дела не оказывающей. Только и пользы, что информацию выдавал сам, вытягивать не приходилось. Одно лишь удивило Мишку (и, как впоследствии выяснилось, и Егора тоже), как такой серьезный человек, как Авдей Солома, полез в совершенно дурацкую, при сложившемся положении, драку с пацанами? Видать, что-то в ситуации не устраивало боярина Авдея настолько, что тот сорвался. Что именно? Похоже, боярина Гоголя спрашивать об этом было бесполезно.

Дальше Гоголь повел речь уже о том, о чем Мишка и сам уже начал догадываться. В бою на Пинских землях Всеволод Городненский заполучил стрелу в плечо. Стрелу извлекли, рану обработали и сочли не опасной. Но самочувствие князя, день ото дня, стало ухудшаться. Путного лекаря ни у городненцев, ни у ляхов с собой почему-то не оказалось (Мишка не стал спрашивать почему), а князь крепился, стараясь не показывать виду.

А потом прискакал гонец из Городно. Сколько коней загнал, как отыскал городненскую дружину на переходе — бог весть, однако сообщение он привез радостное. Верные люди отыскали-таки место, где похитители держат княгиню Агафью! Князь сразу же взбодрился и с малой дружиной (подкрепление должно было прийти из Городно) устремился на выручку своей семье. Людей в те два десятка, что должны были идти с князем, Солома отбирал сам, а Гоголь на коленях умолил Всеволода взять его с собой против воли боярина Авдея.

Тут Мишка даже и переглядываться с Егором не стал — попадалово в чистом виде: побили-то они, оказывается, людей великого князя Мстислава! Ведь боярин Солома наверняка отобрал для такого ответственного дела своих — киевлян. Так ли, сяк ли, Всеволод Городненский с великим князем промеж себя разберутся, да и княгиня Агафья перед братом Мстиславом за мужа заступится, а вот наглым пацанам и никому не известному воеводе Погорынскому, Киевский князь может своих людей и не простить. Мало ли, что они свой долг исполняли? Услужливый дурак опаснее врага. Проще говоря, не знаешь раскладов — не встревай, у властей предержащих подобное поведение понимания не встречает. Черт его знает, как все это видится с высоты киевского престола, но в том, что вмешательство Погорынцев ни у кого ни в какие расчеты не принималось, можно было быть совершенно уверенным. В политике всегда так: «я не знал», «я хотел, как лучше», «я действовал по уставу» — не оправдание, а обстоятельство, лишь усугубляющее вину. Как выразился однажды гаупштурмфюрер Иоганн Вайс: «Вам и теперь не надлежит знать ничего иного, кроме того, что Вы ничего не должны знать»*.