Сотник. Часть 1-2 - Страница 72

Вот ведь ситуация! Ну как нас, едрена-матрена, в школе учили? Получалось, что есть отдельно отечественная история, и отдельно история Европы, вроде бы, между собой не связанные. Спросил, как-то во время лекции, у старшеклассников: „Что было в России во времена „Трех мушкетеров?““ — ответили: „Петр I“, а на вопрос: „Что было в России во времена Тиля Уленшпигеля?“ — и вовсе мертвое молчание. А когда рассказал, что Иван Грозный контрабандой поставлял оружие гёзам, слушали, будто я им новую серию Джеймса Бонда рассказываю. Шекспировские страсти, интриги, младшие сыновья, борющиеся за отцовское наследство, не выбирая средств, бабьи хитрости и пакости — это все там, на Западе! У нас же — тупые бородатые бояре выше средней упитанности, преющие в шубах, да угнетающие крестьян — сонное царство. А тут, вот, прямо в собственной семье закручивается так, что и Шекспиру не снилось. И что прикажете делать? Ричарда III из себя изображать или принца Гамлета?»

Вопреки наказу Аристарха, Мишка уловил момент, когда Листвяна поднялась из-за стола (то ли насовсем, то ли просто понадобилось ей зачем-то зайти в свою каморку), и направился следом за ней. Какой бы «железобетонной» бабой она ни была, процесс похорон и поминок должен был ее расслабить, и если, как следует надавить… Михаилу Ратникову все и так понятно, а вот четырнадцатилетний мальчишка, своим умом доперший, что Первак не был Листвяне сыном, удержаться бы не смог — обязательно постарался бы уличить, разоблачить, обвинить и натворить еще массу глупостей. Вот такого мальчишку и следовало разыграть, попробовав под шумок выведать, что еще скрывает Листвяна, например, куда Первак увел семьи бунтовщиков.

Перед дверью задержался, «накручивая» себя соответствующим образом — вполне могло быть, что Листвяна уединилась для чего-то, что постороннему глазу показывать незачем — беременная, все же, но Мишка решил этим обстоятельством не смущаться — давить, так давить. Рванул дверь на себя (не заперта!) и окинул помещение таким взглядом, будто ворвался куда-то во время штурма.

Не просторно и не богато — аккуратно застеленная спальная лавка, небольшой стол, два плетеных короба на полу у стены, над ними полка, какие-то вещи, висящие на вбитых в стену колышках, а над постелью на стене лук, два колчана и пояс с кинжалами — одним обычным, а другим большим, до размеров меча не дотягивающим, но выглядящим очень серьезно.

Сама Листвяна сидела на постели, опустив голову, широко, по-мужски, расставив колени и опершись на них локтями. На вошедшего Мишку глянула так, будто именно его и ждала. Не вставая, сделала неопределенный жест ладонь и безразличным голосом предложила:

— Проходи, усадить, сам видишь, некуда, разве что…

— Семьи бунтовщиков Первак увел? — не дал ей договорить Мишка.

— Он. — Легко согласилась Листвяна.

— Куда? К кому?

— Кто-то у него оставался… Кто, где — не ведаю.

«Блин, ну не умею я допрашивать, нет такого опыта! Силу не применишь, а запугать… хрен такую запугаешь».

— Почему сразу не упредила?

— Холопкой была, — Листвяна слегка пожала плечами, словно удивляясь, что бояричу надо объяснять столь очевидные вещи.

— Была? А теперь что изменилось? — Мишка почувствовал, что спокойствие, даже некоторая флегматичность ключницы начинает приводить его в бешенство. — Боярыней заделаться возмечтала?

— Сплетен наслушался? А еще говорят, что разумник…

— Ну, ты… — Мишка поймал себя на том, что примеривается, как бы врезать Листвяне кулаком.

— Ну, ударь! Повали, ногами попинай… вовсе насмерть забей, ты же умеешь! — в голосе Листвяны не было даже намека на страх, отчаяние или подступающую истерику, скорее она, описывая совершенно непозволительное, что может последовать за первым ударом кулаком, защищалась от этого самого удара. И это подействовало.

«Сэр! Опомнитесь! Беременная женщина! Ты что, совсем в Бешеного Лиса заигрался, долбо…б?!!»

— А коли разумник, — все так же негромко и спокойно продолжала Листвяна — так пойми: все уже без тебя решилось: мое место теперь рядом с Корнеем, и только с ним! А через это — и с Лисовинами! Навсегда, до конца жизни! В родню не набиваюсь, но за спину свою можешь больше не опасаться. Даже наоборот, уж поверь: спину я прикрывать умею.

— Тебе? Поверить? После всего?

— А прикрывать придется, — Листвяна словно не слышала Мишкиных слов. — Рассмотрел, какой курятник-то в усадьбе квохчет? Для того, кто понимает, это не кудахтанье, а рычание. Бабьи войны для мужей невидимы, а сами бабы в тех войнах свирепы и безжалостны, так, что бед принести могут…

Разговор явно не получался — Мишка явился уличать, обвинять, разоблачать, а Листвяна ни от чего и не отказывалась, просто взялась поучать сопляка. Сидящий же в теле подростка пятидесятилетний мужчина, понимал, что она сделала свой выбор — осознанный и окончательный выбор в пользу Лисовинов. Она берет на себя неподъемную для мужчины задачу — держать в узде то, что она назвала «курятником», а Ратников назвал бы «серпентарием».

Однако роль пацана надо было доигрывать до конца. Пацану, в данный момент положено было сначала растеряться, а потом разозлиться… Чем бы все это закончилось, неизвестно, но за дверью вдруг раздался стук дедова протеза по доскам пола.

— Кхе! Ты чего это сюда забрел, Михайла?

«Ну, вот, приехали. Возвращается муж из командировки, а…».

— Да вот, деда, соболезнование высказать…

— Высказал?

— Высказал…

— Ну и выметайся! Утешитель, едрена-матрена…